Ничто так не украшает мир, как возможность дорисовать его в своем воображении (с)
Название: Звездные капитаны: сквозь горизонт событий.
Автор: Aleteya_
Фандом: Звёздный путь (ТОС)
Категория: дружба, фантастика, драма, Hurt/comfort.
Размер: миди
Рейтинг: PG-13
Статус: в процессе
Персонажи: Спок, Джеймс Т. Кирк.
Предупреждение: ОМП, ОЖП
Описание: У Вселенной странная логика. Но именно она позволяет ей иногда творить... чудеса?
Примечание: Эта идея бунтовала в моей голове полгода кряду, пока я наконец не сдалась. Ели оно желает быть написано, оно должно быть написано. Kaiidh.
Дисклеймер: Ни на чьи права не претендую.
От автора: Навеяно песней группы Марко Поло "Звездные капитаны", которая не отпускает меня до сих пор
xmusik.me/s/83750744-Marko_Polo_-_Zvyozdnye_Kap...
Также публикуется здесь.ficbook.net/readfic/5370590
I. Пролог.I. Пролог.
Звезды звали.
Их лучи, слабо мерцающие в разреженной атмосфере пустыни, прокалывали сетчатку, странным, необъяснимым образом дотягиваясь до самого сердца. Триллионы фотонов, пролетевших миллиарды миллиардов световых лет холодной черноты – и каждый из них был подобен тонкой нити, протянутой сквозь молчаливый космос, протянутой столь туго, что это почти причиняло боль.
Узоры созвездий выглядели безупречно правильными, незыблемыми, воплощением идеальной логики, присущей природе. Но в реальности они оказывались не более чем фикцией, абстрактной моделью, наложенной на ликующий, вечно движущийся, поющий хаос из огня, пыли и пустоты, который и был – Вселенная.
Вселенная, которая неизмеримо больше любой логики.
Идеальный образец совершенного беспорядка, куда более последовательного, чем логика любого сознательного существа. Включая вулканцев. Возможно, их – в первую очередь.
Нелогично? Может быть.
Но, в конце концов, прожив в этом (и не только в этом) мире столько лет, он может позволить себе отступить от логики.
Высокий седой вулканец, стоящий на каменистом гребне холма, беззвучно вздохнул. На плотно сомкнутых губах появилась едва заметная полуулыбка.
Доктор Маккой был бы в восторге от этой мысли. Определенно, просто в восторге.
…Доктор Маккой… Саркастическая ухмылка, острый и заботливый взгляд, нервные и твердые ладони, столько раз вытаскивающие каждого из них из практически неминуемой смерти…
Монтгомери Скотт… Лукавые искры в темных зрачках, морщинки в углах вечно улыбающихся глаз, гениальные руки… люди такие называют золотыми. Он тоже не раз вытаскивал их из опасности – их дом, их Энтерпрайз.
Нийота Ухура. Мягкий голос и острый ум, теплая улыбка и стальная воля. Черна, как ночь ее страны – и столь же прекрасна.
Павел Чехов. Мальчишеское любопытство и мальчишеская улыбка, несокрушимое жизнелюбие – и столь же несокрушимая отвага. Все самое лучшее изобрели в России, кажется, так?..
Хикару Сулу. Невозмутимость и авантюризм, воля, глаз и рука, что равно верны, точны и остры – как и клинок обожаемой им шпаги.
И…
Вулканец на мгновение крепко зажмурился, позволив себе этот жест сейчас, когда никто не мог его видеть.
Джим.
Столько лет прошло, а это имя звучит все так же тепло и остро, радостно-горьким лезвием намертво вживленное в ткань сознания.
Все так же… живо.
Капитан Кирк был их сердцем, стержнем, вокруг которого выстраивалась пирамида, камертоном, настраивающим веер разрозненных нот. Он был тем, кто сделал из экипажа – команду.
Он был тем, кто стал ему единственным другом. Братом. Единственным настоящим братом, да простит его Сайбок, где бы он сейчас ни был.
Когда-то эти люди бросились ему на выручку, рискнув и пожертвовав всем – карьерой, будущим, возможно, жизнью. Рискнули, не имея ничего, кроме призрака надежды, не имея никаких гарантий удачи, кроме своего, такого человеческого, упрямства. И, такого человеческого, безрассудства.
И – победили.
Единственный и бессменный экипаж Энтерпрайз.
Его семья.
Они были лучшими. Они были командой, единым целым, легко преодолевающим все препятствия, какие космос – и руководство Звездного Флота – ставили перед ними. Они проходили там, где никто не мог пройти.
Они были лучшими из лучших.
И они ушли.
Люди… Они так быстро уходят в пустоту, не оставляя после себя ничего, кроме памяти. Весь их путь – сгорание во времени, стремление к недостижимому, бег от неизбежного. Люди живут так недолго, так жадно и ярко, как метеор, разрывающий небо мгновенным, опаляющим сетчатку огнем.
Ослепительным. И таким коротким.
И Джим был таким метеором, сверкающим болидом на небосклоне многих и многих судеб, включая судьбу всей Федерации – и его собственную. Он был звездой, принесшей удачу столь многим, озарившей столь многие жизни…
И сгоревшей в одиночестве. Спасая других. Как и всегда.
И рядом не было никого, кто спас бы его.
Разумеется, это было нелогично, неразумно и бессмысленно – Спок все равно не в силах был бы ничего изменить, все обстоятельства были объективно выше его возможности хоть как-то повлиять на ситуацию. Люди не оставляют катры, и, будь он с Джимом, он не смог бы удержать в мире даже его часть. Тем более, что Джеймс Тиберий Кирк с большой степенью вероятности предпочел бы уйти целостной личностью, чем остаться в живых в виде какой-то там части – пусть даже и в сознании лучшего друга.
Но, думал Спок, даже если бы он и не смог сделать для Джима то, на что он был способен как вулканец, он мог бы сделать то, на что он был способен как человек. Как друг.
Быть рядом. Просто быть рядом, чтобы Джим не чувствовал себя одиноким. Держать руку. Смотреть в глаза.
Встретить вместе смерть.
И это уже было бы намного больше всего, что можно было бы представить.
И этого у них уже не будет никогда.
«Я всегда знал, что умру в одиночестве».
Одиночество. Самый большой его страх. Как оказалось, не случайно.
Он умер в одиночестве. Как и всегда знал.
Седой вулканец прикрыл глаза, подняв лицо к черному небу.
Прости, Джим.
Я не смог.
***
Безусловно, это путешествие во времени создало больше проблем, чем их решило. Но обратной дороги не было… нет. В тот момент, который он покинул, ему не вернуться никогда.
Никогда теперь.
Время необратимо, и Спок помнил, чем обернулась его попытка – нет, не изменить прошлое, а лишь исправить последствия ошибки, допущенной в настоящем.
Как оказалось, игры со временем обходятся очень дорого.
Возможно, в этом есть нечто логичное и правильное. Даже безусловно логичное и несомненно правильное – хотя бы потому, что законы вселенной просто не могут не быть логичными – и уж конечно не могут быть несправедливыми. Несправедливость – морально-этическая оценочная категория, которая априори неприменима к парадигмам научных систем. Но…
Наверное, он стареет, подумал Спок. Его жизнь подходит к завершению, вот и меняется точка зрения на знакомые и привычные вещи.
Наверное, он очень сильно устал от жизни.
От… одиночества?
… Ночное небо Нового Вулкана, несомненно, впечатляло. Солнечная система планеты была расположена под большим углом к плоскости вращения Галактики, и мерцающая полоса Млечного Пути выглядела с ее поверхности скорее как дуга из тонких растрепанных светящихся перьев, среди которых запутались крупные звезды. Крупнее всего они были в самом зените, там, где сквозь шлейфы газа и пыли проглядывал дымно-огненный белый шар галактического центра, освещающий пустыню ярче террианской луны.
Планета, безусловно, была подобрана удачно. Тот же горячий и сухой воздух, пахнущий нагретым камнем, минерализованные источники, скупая и сухая растительность. Тот же состав и плотность атмосферы, то же прозрачно-черное ночное небо с лиловой полосой разреженного света на горизонте. Тот протяжно-певучий ветер и тот же вечно летящий по ветру песок, мириадами крошечных лезвий обтачивающий скалы.
Планета была очень похожа на дом.
И она не была домом.
Этот новый мир был слишком другим, и дело даже не в расхождении временных линий. Этот мир был жесток в самой своей основе. Оборонные системы здесь были развиты на порядок лучше, чем дома, зато фундаментальная наука отставала сильнее, чем это должно было бы быть обусловлено простым отставанием во времени. Плюс к тому – значительное развитие технологий слежения, химического и бактериологического, нано- и квантового оружия. Мощные системы бюрократии, корабли, скорее военные, нежели научные…
По сравнению с этой реальностью его собственная выглядела почти фантастической утопией о светлом будущем человечества, какие сочиняли писатели древней доварповой культуры Земли. Даже миррорная вселенная, с которой им приходилось столкнуться, судя по впечатлениям Джима и тем двойникам, которых он видел – даже она не была так холодна и расчетливо-цинична как этот, безусловно, высокотехнологичный, но в чем-то… бессмысленный мир.
Это был мир, привыкший не верить. Мир, привыкший воевать.
И этот мир определенно не был близок ему.
Этот мир изломал знакомых ему людей, разбил их на осколки и сложил из них иное целое – безусловно, гармоничное и логичное, но… безнадежно чужое.
Спок подумал, насколько все же велика роль случая в формировании личности человека… и не только человека – тоже. Молодой, порывисто-резкий, опасный, как лезвие лирпы, ранящий и ранимый – юнец, только готовящийся стать взрослым сехлатом – здешний Джим был совсем другим Джимом.
И от этого факта парадоксальным образом было легче.
Было бы слишком сложно смотреть в Джимовы глаза и видеть в них выражение чужака. Хорошо знакомого, но – чужака. Смотреть в глаза Джима, который не Джим – это слишком… больно.
Потому что Джеймс Тиберий Кирк, как показала практика, существует во многих вселенных.
А его друг – только в одной из них.
Джеймс Кирк, которого он знал, который был его капитаном, его адмиралом, его товарищем и его братом под всеми солнцами их Галактики – не был этим странным, ершистым, недоверчивым пареньком с душой, ощетинившейся сотней игл… причем добрая их половина была направлена внутрь и ранила его самого.
В глазах его друга всегда плескалось теплое золотое солнце Айовы – а глаза этого Джима были выжженным небом, прокаленным до звонкой, льдисто-ясной стратосферной голубизны.
И душа его тоже была выжжена.
Выжжена с самого рождения.
Тот Джим, которого он знал, лучился дружелюбием и теплом – и несокрушимой верой в лучший, справедливый исход для всех, кого только возможно.
Этот – не верил ни во что.
Возможно ли, чтобы обстоятельства детства так сильно повлияли на личность? Так сильно изменили того Джима, которого он знал? Если бы Джим лишился семьи в самом детстве, он тоже мог стать… кем-то похожим?
Нет. Нет, сказал себе Спок. Он видел Джима в разных ситуациях, полных горя, страха и опасности. Их работа, в конце концов, не была увеселительной прогулкой и приключением с аттракционами – это была борьба и поиск, полный радостей и открытий, но вместе с тем и опасный. Спок часто стоял за правым плечом капитана, помогая держать небесный свод миниатюрной вселенной Энтерпрайз – и ответственность, которая лежала на друге, была осязаемой тяжестью, даже когда они делили ее на двоих.
Он видел Джима разным. Он видел его утраты – переживая каждую невидимо рядом с ним. Эдит, Мирамани, Рейна… эта его вина несмываема, но вряд ли он мог поступить тогда иначе… Брат Сэм. Невестка.
И… Дэвид.
Дэвид. Спок нахмурился. Эту боль он так и не смог тогда полностью с ним разделить… боль, косвенной причиной которой был он сам.
Да, в жизни того Джима тоже было многое.
В жизни того Джима был Тарсус, был Фаррагаут, была Денева. Был Генезис и сожженный Энтерпрайз, был трибунал – и неоднократно.
И все же его друг всегда ухитрялся сохранять тот невидимый стержень чести, благородства, стальной веры в справедливость – тот удивительный камертон добра и зла, который никогда не позволял ему перейти грань – и который и делал его героем.
Обычным, ошибающимся человеком, и – героем. Героем, чье золотое сердце привлекало к нему окружающих сильнее обаятельной улыбки и дипломатических талантов.
Золотое сердце, которое не сожгла и не остудила полная опасностей Вселенная.
Сердце, всегда мечтавшее о звездах.
И прекратившее биться – среди звезд.
Но время не дает вторых шансов. Сослагательное наклонение не существует – не случайно в вулканском языке его просто нет.
Kaiidh.
Что произошло, то произошло. Точка. Обратной дороги нет.
Обратной. Дороги. Нет.
Спок прикрыл глаза. Наверное, если бы он был человеком, ему сейчас, наверное, было бы больно.
Если бы он был человеком.
***
В этой вселенной шел две тысячи двести шестьдесят третий год.
Год, когда там, в его мире, он завершал службу под командованием Кристофера Пайка и готовился принять назначение старшего помощника при уже новом капитане, чтобы отправиться с ним в пятилетнюю миссию на флагмане Федерации.
Последний год перед их встречей с Джеймсом Кирком.
Все же у Вселенной причудливая логика, иногда совершенно странная, но парадоксальным образом точная, подумал Спок.
Нынешняя Энтерпрайз под командованием нынешнего капитана Кирка вот уже четыре года успешно (и не очень) бороздит неисследованные просторы Галактики.
Для его Энтерпрайз все только начнется менее чем через год.
Где-то там, в его временной параллели, старший помощник USS Фаррагаут, лейтенант Джеймс Кирк только ожидает повышения в должности. Где-то там научный офицер лейтенант-коммандер Спок только готовится к службе в качестве старшего помощника под руководством нового капитана, которого еще не знает – и не знает, какою роль сыграют в его жизни следующие пять лет.
Какую роль они сыграют в жизни обоих.
Это абсолютно нелогично, Спок знал это. Временные потоки параллельных вселенных вовсе не являются с необходимостью также параллельными, и уж точно не являются симметричными. Далеко не все их события повторяются в точности, некоторые не повторяются вовсе. И «сейчас» в этой вселенной вовсе не то же «сейчас», что в его родном мире.
Но, вопреки всякой логике ему хотелось думать, что именно в этот момент, сейчас, их с Джимом приключение – только собирается начаться. Что где-то там они оба молоды, и не было еще ни Деневы, ни Боттани-Бей, ни Генезиса. Что они все еще полны энтузиазма в преддверии новых приключений, полны веры в разум и справедливость, и книги их жизней еще не заполнены исчерканными страницами ошибок и вырванными листами невосполнимых потерь.
Эта совершенно абсурдная идея согревала. Пусть здесь, для него, сейчас все уже почти закончено – но там, где-то, тоже сейчас, для него же – для них! – все только начнется.
Странно было на сердце от этой мысли. Странно – и тепло.
И еще более странно и тепло было от сознания, что, даже если ему самому обратной дороги нет, там – во времени их родной Вселенной – Джим сейчас еще жив.
Только здесь, в молчаливой и певучей пустоте чужой планеты, названной именем родины, Спок мог позволить себе эту мысль, чудовищно безумную в своей абсурдной нелогичности.
Он ведь прекрасно знал, что Джима нет больше. Что он…
Нет.
Это слово не будет произнесено. Это слово не может и не должно стоять рядом с именем Джеймса Тиберия Кирка.
Не должно.
…Время… В конце концов, что такое время?.. всего лишь искажение континуума, энергетическая флуктуация пространства, стремящегося к вечной энтропии. Бесчисленные вибрации квантовых струн в пустоте. Физическая размерность, однонаправленная и необратимая.
Не-обратимая.
Дорога, всегда ведущая в один конец.
Движение от порядка к хаосу – вечный закон всех возможных вселенных. Ничто не может устоять перед законом энтропии, повернуть реку вспять, заставить зыбкую, ускользающую мелодию под названием жизнь – быть сыгранной еще раз.
Еще раз…
Архинелогично безрассудная идея. Но Джиму бы она понравилась. Определенно.
Эта мысль заставила Спока по-настоящему – по-человечески – улыбнуться.
Джим.
… Джим, где ты сейчас?
… Джим, есть ли ты сейчас?
***
Звезды мерцали над головой – холодные, ясные, чистые. Воплощение математики хаоса, гармонии бесконечности, упорядоченности пустоты, вечно звучащей музыки безмолвного вакуума. Тонкий, безупречно четкий узор, знакомый с юности… и все же неуловимо, едва заметно иной.
Так же как и вся эта вселенная, так и не ставшая домом.
Спок принимал неизбежное, отстраненно и без удивления констатируя, что данный факт не вызывал у него нелогичных, но вполне объяснимых бы эмоций… отчаяния?
Но нет. Время отчаяния для него ушло много раньше, почти столетие назад. И сейчас даже в том, покинутом мире для него не оставалось ничего, ради чего стоило бы возвращаться. Как, впрочем, и в этом.
Он не искал и не ждал здесь дома. Так же как давно не искал его и в своем мире.
Дом остался далеко в прошлом.
Там, на давно сгоревшей серебряной Энтерпрайз.
И сейчас Споку было как никогда легко принять вулканское kaiidh. Ему действительно было это… безразлично.
Вот только звезды…
Звезды звали.
Звезды звали домой.
II. Поймать время.II. Поймать время.
– Возвращаетесь домой, посол?
Парнишка-офицер из посадочного ангара явно был новичком и еще не знал, как следует общаться с вулканцами. Скорее всего, один из недавних выпускников Академии, проходящий практику перед первым служебным распределением. Он немного напомнил Споку Чехова, каким тот впервые появился у них на Энтерпрайз – тот же бьющий через край энтузиазм, горящие глаза, дружелюбие, неиссякаемый оптимизм – и столь же неиссякаемое, острое любопытство по отношению к окружающему миру.
– Очевидно, энсин. – Спок приподнял бровь.
Все уже успели понять, что с послом Споком контактировать намного легче, чем с прочими вулканцами. Он куда лучше, чем его сородичи, умел понимать людей. И, что важнее, он умел их уважать. И, признавая человеческую эмоциональность, видеть логику в казалось бы нелогичном поведении. И легко считывать невербальные знаки, которые в человеческом общении зачастую были важнее рациональных понятий.
Вот и сейчас вместо традиционно каменного «я-не-испытываю-эмоций» выражения лица Спок сдержанно, одними глазами, улыбнулся. И хотя те, кто когда-то умел замечать его улыбку, были теперь невозможно далеко в пространстве и времени, его юный собеседник оказался проницателен – и широко, очень по-человечески улыбнулся в ответ.
– Удачного пути, посол! – бодро пожелал он. – Дорога домой всегда в радость.
– Идиот ты, – прошипел за его спиной второй офицер, рангом постарше. – Это же вулканец, они не испытывают эмоций. И в удачу не верят, кстати.
– Отчего же, лейтенант, – с безупречно непроницаемым лицом парировал Спок, садясь в шаттл. – Мы давно научились признавать некоторые причудливые человеческие обычаи в определенном контексте вполне… логичными.
Плавно закрывающаяся автоматическая дверь скрыла от него два лица – ошарашенное и заговорщически-веселое.
Спок позволил себе питать маленькую нелогичную надежду, что юный энсин пойдет столь же далеко, как и их жизнерадостный Чехов – и мысленно тоже пожелал ему удачи.
Славный, все-таки, паренек.
***
Оставшись один в пассажирской каюте шаттла, Спок беззвучно вздохнул.
Эти путешествия начинали его утомлять. Даже короткие поездки отзывались в теле изнурительной, тягучей усталостью, от которой не спасала даже привычная медитация. Безошибочное, свойственное его народу умение контролировать состояние и работу органов тела подсказывало причину – сердце подходило к пределу своей прочности. Более, чем на сотню лет раньше, чем могло бы быть. Что ж, учитывая все, это… логично. И именно поэтому посещение вулканского представительства на Йорктауне было неизбежной необходимостью.
Его годы – а возможно, месяцы и дни – приходят к концу. И следовало логичным образом подвести итоги и завершить дела.
Собственно говоря, только одно дело.
У Спока было не так уж много личных вещей, и если верить внутреннему ощущению личного времени, большинство из них ему уже не понадобится. Старейшины были должным образом предупреждены, и дали обещание передать его имущество указанному лицу после известия о его смерти, признав это условие логичным. Насчет выбора вышеупомянутого лица также вопросов не возникло – в самом деле, кому логичнее всего доверить то ценное, что имеешь, как ни… самому себе?
По его сведениям, Энтерпрайз в скором времени должна прибыть к базе Йорктаун после очередной миссии дипломатического характера. Возможно, к тому времени все решится.
Факт его вероятной скорой кончины его соотечественники приняли с подобающей сдержанностью и логичным сожалением. Нет смысла скорбеть о том, что невозможно изменить, как любят… любили повторять на Вулкане.
Спок мысленно усмехнулся, представляя, что бы имел сказать по этому поводу добрый доктор Маккой. И… что имел бы сказать по этому поводу Джим. Собственно, его капитан в свое время вообще предпочитал не говорить, а делать. Причем делать такое, отчего Федерация не знала, награждать ли его как героя или наказывать как преступника – или и то, и другое сразу. Воистину, некоторые люди просто восхитительно нелогичны…
Немного жаль, что он больше не увидит нынешнего Джеймса Кирка, но, это, возможно, лучший вариант. Все равно в его памяти жива прежняя команда Энтерпрайз. Эти же, совсем еще юные, дети, должны пройти свой путь. Без чьих-либо сторонних подсказок и наставлений.
Впрочем, одно наставление он все же был намерен оставить.
Нынешний вариант его самого наконец понять смысл того шанса, который ему выпал. То, чем члены экипажа Энтерпрайз могут стать друг для друга. То, чем они могут сделать друг друга.
И, самое главное, чем могут стать друг для друга старпом Энтерпрайз и ее капитан. Какую роль может сыграть для этой Вселенной их дружба…. А может и не сыграть.
Спок нахмурился, думая своей молодой версии, об этом странном, нервном, внутренне изломанном мальчике, таком замкнутом и настороженном, несущем свою боль, как щит. Ему еще неизмеримо долго идти до настоящего коммандера и, тем более, капитана: внутри его разума бушует буря – две противоположные природы бьются друг с другом насмерть, и ни одна не желает давать пощады.
Когда-то Спока разрывало то, что он принадлежал одновременно двум мирам – и Земле, и Вулкану. Нынешняя его копия не принадлежала ни тому, ни другому. У него не было дома нигде. Даже на Энтерпрайз.
А каким стал бы он сам? – пришла неожиданно мысль. Каким бы он стал, если бы в ранней юности остался без теплой неосязаемой поддержки Аманды, незримо обожаемой им с отцом с равной силой и с равной сдержанностью? Аманды, которая, не обладая способностью к телепатии, без особых усилий умела понимать несказанное и всегда была центром, вокруг которого вращались планеты их маленькой семьи?
Что бы он испытал в молодости, если бы знал, что Аманды больше нет?
Что больше нет Вулкана с его вечной песней ветра, алым шаром раскаленной Т'Хут, огромным, полным звезд ночным небом, пряным запахом пустынных трав – и вечной, прозрачной тишиной Селейи, нерушимого оплота духа вулканского народа?..
Он мог не быть на родине годами, но это ничего не меняло. Вулкан был – и пока он был, мир оставался на своем месте.
Спок не знал, как бы он повел себя, если бы…
Нет, подумал он. Все равно – нет.
…Их последняя встреча произошла как раз после истории с недоброй памяти Ханом, которому, как оказалось, было суждено нести разрушение в обоих вселенных. В общих чертах узнав о совершившихся тогда событиях – и прекрасно зная себя самого – Спок был практически уверен, что получит сообщение с просьбой о встрече. И не ошибся.
Внешне молодой старпом Энтерпрайз был настолько по-вулкански безупречно невозмутим, что Спок понял: там, внутри, этот мальчик мечется, как пойманный в ловушку сехлат, готовый от смятения и ярости грызть собственную плоть. И, поскольку его собеседник явно не решался начать разговор, спросил первым:
– Полагаю, самочувствие капитана уже значительно улучшилось?
– Да. – Коммандер дернулся, едва не вздрогнув. – Вы успели навести справки? Откуда…
– Просто я хорошо знаю себя, – чуть заметно улыбнулся Спок. – Если бы Джим пребывал в критическом состоянии, ты находился бы поблизости, руководствуясь, несомненно, логичными и разумными причинами. Ты здесь – следовательно, его жизнь уже вне опасности.
– Верно. – Молодой вулканец отвел глаза. – Капитан Кирк… Джим пришел в себя семнадцать часов назад. Был чрезвычайно доволен собой, узнав общий исход дела.
– Узнаю Джеймса Кирка, – усмехнулся Спок. – Способен даже смерть обыграть в покер.
– Покер?..
– Человеческая игра на основе карт. Джим учил меня когда-то – без особого успеха, правда, но общий принцип я понял. Впрочем, шахматы нас всегда устраивали гораздо больше…
– Вы говорили… – Коммандер говорил с трудом, тяжело проталкивая слова, будто каждое из них камнем забивало горло. – Вы говорили, что были связаны с капитаном из вашей вселенной узами крепкой дружбы?..
– Были и есть. – Спок чуть склонил голову. – В некоторых ситуациях факт см… факт физической кончины ничего не меняет.
Его собеседник нахмурился, отвернулся, преувеличенно пристально разглядывая раскинувшуюся за панорамным окном кабинета пустыню – и явно не видя ничего.
– Спок. – Все-таки немного странно обращаться к самому себе по имени. – Что тревожит тебя? Какой вопрос ты не решаешься задать?
– Это не вопрос. – Его тезка резко обернулся. Сквозь темные зрачки, как сквозь прорези в маске, рвались смятение и боль. – Когда вы… ты говорил, что вы победили в схватке с Ханом, но очень высокой ценой… Я не знаю, как сформулировать. Я не могу логически объяснить. Я…
Он осекся, закрыл глаза, глубоко вздохнул, открыл снова. И тихо добавил:
– Я прошу разрешения показать вам… все.
Спок замер, пристально всматриваясь в собеседника. Потом, кивнув – скорее собственным мыслям, чем ему – склонил голову, подставляя лицо для мелдинга.
…Волна своих-не-своих эмоций захлестнула его – волна смятения, шока, ужаса, не-чужой боли, отделенной стеклом, бьющей наотмашь… так знакомо…
"…Мне страшно, Спок…"
"…Не горюйте, капитан, это логично. Благо большинства важнее…"
"…Как ты справляешься с эмоциями?.."
"…или одного – (прости меня)…"
"…Ты понял, почему я вернулся за тобой?.."
"…Я был… и всегда буду… твоим другом…"
"…СПОК!!.."
Воистину, что тяжелее – умирать самому или смотреть, как умирает друг?
Эта вселенная неожиданно обыграла тот сценарий, о котором он и сам думал во время той истории с Генезисом. Не мог не думать. Тот сценарий, который логично представлялся наиболее вероятным в тех критических обстоятельствах – и который нелогично ужасал.
Возможно, сознавая это, Спок тогда и принял решение действовать столь радикально. Джим всегда с безрассудной легкостью подставлялся под удар, и у него был бы всего один шанс из сотни миллионов выбраться живым, окажись он в реакторе. У Спока шансов было объективно больше, хоть и столь же маловероятных – но даже если бы их не было вовсе, он ни разу не усомнился в правильности принятого решения. Ситуация была патовая – либо он, либо адмирал – и он с логичной очевидностью выбрал себя, как делал всегда, когда ему удавалось опередить Джима.
Забавно, подумал Спок, именно к этому в конечном счете всегда и сводились наиболее опасные их приключения – к незримому состязанию, в котором победивший успевал встать под удар раньше проигравшего. К состязанию, в котором у них с Джимом всегда была уверенная ничья.
Определенно, им все же несказанно повезло тогда…
Дрожащие пальцы оторвались от его виска так резко, будто касались раскаленного металла вместо кожи. Молодой вудканец отшатнулся от него, вцепившись в собственное лицо ладонью, неровно и хрипло дыша.
– Это был ты, – почти беззвучно проговорил он. – Тогда, в вашем времени. Это сделал ты.
Спок промолчал: он знал, что ответ не нужен.
Его тезка выпрямился, глубоко вздохнул, облекаясь в привычную броню невозмутимости. («Я вулканец, я не испытываю эмоций»? Кого ты обманываешь, мальчик?)
– Конечно. – Неестественное спокойствие в его голосе резало тишину, как бритва. – Это логично. Это с самого начала должен был быть я. Это была моя обязанность…
– Умереть ради жизни других не обязанность, – возразил Спок. – Это почетное право: спасти тех, кто дорог, исполнить долг до конца. И я абсолютно точно знаю, что мой капитан, не задумываясь, предпочел бы в ту минуту поменяться со мной местами. Выражаясь человеческим языком, в тот раз мне просто повезло больше.
– Повезло? – одними губами выдохнул его собеседник.
– Именно так. Потому что вся тяжесть жертвы ложится не того, кто уходит, а на того, кто остается. Запомни это, когда в следующий раз пойдешь на риск.
Коммандер хотел что-то сказать, но потом резко, как будто его ударили, осекся. Помолчал.
– Тогда, когда капитан нарушил Первую Директиву, чтобы спасти меня... – медленно проговорил он. – Я… поступил согласно уставу. Это было логично. Но, получается… неправильно?
Спок вздохнул. Он дал себе слово, что больше ничем не станет вмешиваться в судьбу ни своего двойника, ни его коллег, но эти события… Воистину, Хан в любой реальности обладал поразительной и удручающей способностью обращать в хаос все их планы и стратегии.
– В моей реальности Джеймс Кирк заплатил за мою жизнь жизнью своего сына, своим кораблем и адмиральской должностью, – ровно сказал он. – Он пошел на преступление ради дружеского долга по отношению ко мне. Я абсолютно точно знаю, что он не отступил бы, даже если бы у него был выбор, но от этого боль его потерь не была меньше. И вина за них, вольная или невольная, лежит на мне.
– Но на его месте ты сделал бы то же.
– Как мы видим, да. В любом времени и в любой вселенной.
Молодой вулканец нахмурился, смотря на свою собственную более взрослую копию, читая свое собственное смятение, отзывающееся грустной усмешкой в обрамленных морщинами глазах.
– Ты говорил, что логика – только начало мудрости. Но меня… нас ведь учили, что логика это и есть мудрость. Что она вершина познания, доступного мыслящему существу. Как же тогда?..
– Мудрость заключается не в познании мира, а в его понимании и принятии. В том, чтобы равно слышать голос и разума, и эмоций, но ни одному из них не позволять единолично управлять собой.
– Значит… люди мудрее нас?
– Мудрее? – Спок усмехнулся, покачав головой. – Нет. Они так же, как и мы, ошибаются и так же совершают правильные поступки. Их воля гибка, как течение воды, которое при кажущейся зыбкости и податливости способно пробить любую преграду. Они не бегут от эмоций, они принимают их, позволяя им захватить себя – и превращают их в свою движущую силу. Они не пытаются, подобно нам, укротить стихию, а сами становятся ею.
– Но это же… логическое противоречие?
– Верно. Люди противоречивы, и их преимущество перед нами в том, что они легко принимают собственные противоречия и живут с ними. Их воля слабее нашей, они ментально незащищены, и их легко подчинить – но почти невозможно сломать. Они не способны выдержать те нагрузки, на которые способны мы – но они же пройдут там, где мы не сможем.
– Именно поэтому ты предпочел работать с людьми? Поэтому пошел за капитаном-человеком? Потому что люди способны пройти дальше нас?
В темных глазах пожилого вулканца сверкнули крошечные золотистые огоньки – отблеск других глаз, угасших давным-давно.
– Я, как ты выражаешься, пошел за ним, потому что Джим Кирк был и останется моим капитаном и моим другом – так же, как и я навсегда был и останусь другом ему. Потому что, несмотря на противоположность наших характеров, наши разумы всегда были созвучны, и мы всегда компенсировали слабости и умножали преимущества друг друга. Именно сила нашего союза помогала нам пройти там, где в отдельности не прошел бы ни человек, ни вулканец. В этом преимущество дружбы, и это тебе еще предстоит понять.
– Я… понимаю. – Глубоко посаженные темно-карие глаза были спокойно-серьезны. – То, о чем вы… ты говоришь, в значительной степени выходит за рамки известного мне опыта, но… Я понимаю.
– Не сомневаюсь. – Спок едва заметно улыбнулся. – На моей памяти мне часто случалось совершать ошибки, но все же в конце концов я находил верное решение, каким бы сложным оно ни было.
Молодой коммандер Энтерпрайз кивнул, почти-улыбнувшись.
– Я запомню эти слова. – Он сделал шаг к двери, потом обернулся: – Мы ведь… больше не встретимся, верно?
– Это наиболее вероятный исход. – Спок привычно поднял бровь. – И это не должно тебя огорчать. Ты должен прожить свою собственную жизнь, не оглядываясь на поступки твоего варианта из другой вселенной. Это будет только твоя собственная судьба.
– Вулканцы ведь… не верят в судьбу?
– Верно. Но мы признаем нерушимый закон причин и следствий, неотвратимо следующих друг за другом, согласно течению времени. И у тебя оно будет. А мое время подходит к завершению. И это…
– Логично?
– Правильно, мистер Спок. – Глаза, обведенные сетью морщин, сверкнули по-молодому ярко. – Просто правильно.
…Да, вероятнее всего, они никогда теперь больше не увидятся. Анализируя свои мысли, Спок отстраненно заметил, что, как ни странно, этот факт не вызвал в нем огорчения. Им все больше овладевало усталое, прохладно-спокойное безразличие – настроение, обыкновенно несвойственное ему. Даже научный энтузиазм и логичный, обоснованный азарт от процесса открытия новых знаний и решения сложных задач утрачивал свою яркость.
Эта была усталость даже не физическая – холодная, неосязаемая, вкрадчивая, липкая и режущая как стеклянная паутина – она приходила изнутри и исподволь выпивала силы. Чем-то это напоминало то облако-вампира, с которым им пришлось столкнуться когда-то и которое чуть не прикончило Джима на Фаррагауте. Помнится, тогда зеленая вулканская кровь не пришлась ему по вкусу… Что ж, есть на свете облако, которое способно поглотить абсолютно любую кровь.
Смерть. Плотно сомкнутые губы чуть дрогнули, кривясь в сухой, сдержанной усмешке. Смерть никогда не пугала его. Сейчас – еще меньше, чем никогда.
Он постарался сделать все, что мог, для этого, здешнего Джима и здешнего Спока, постарался подсказать им, чего они могли бы достичь вместе, чем могли бы стать друг для друга… но какой бы путь не выбрали эти мальчишки, это будет иной путь. Совсем иной. Не тот, что когда-то прошли они с Джимом – хотя, возможно, в силу корелляции временных линий некоторые события и будут совпадать.
Тем не менее, у этих двоих будет своя история. Со своими ошибками – и своими победами.
Его ошибки и победы подходят к логическому концу.
Спок знал, что не станет оставлять свою катру – и даже не потому, что эта вселенная, как бы то ни было, была чужой для него. Даже в своем родном мире он не совершил бы во второй раз этого шага. Все, кому он мог бы оставить свое сознание, свою сущность – и все, ради кого ее стоило оставить – бесследно канули в черную дыру, общую для всех живущих. А здесь, по эту сторону горизонта событий, не осталось никого и ничего, ради чего имело бы смысл продолжить существование – хотя бы и в виде чистого разума.
Спок хотел уйти так, как жил – самим собой.
Джим бы одобрил это, подумал он. Хотя когда-то именно это свойство вулканской природы и подарило им шанс на еще много радостных лет дружбы.
Все-таки нелогично жаль, что подобного не происходит с людьми. Хотя Джим не пошел бы на это. Он весь был – порыв, борьба, свобода. Он не согласился бы на полу-жизнь. Ему всегда было нужно все или ничего.
Что ж, в этом они схожи, подумал Спок. По крайней мере, сейчас. Разница только в том, что его «все» давно в прошлом.
А о «ничего» не стоит и жалеть.
Мелодичная трель стационарного коммуникатора прервала ровное течение мысли. Вызов шел с покинутой Споком базы на его личный код, известный на Йорктауне только вулканским старейшинам. Любопытно.
– Приносим извинения за беспокойство, посол, – отозвалось устройство безупречно вышколенным профессионально-вежливым тоном девушки-диспетчера. – У нас сообщение от дипломатического представительства Нового Вулкана. Вас соединять?
– Соединяйте. – Спок признался себе, что почти удивлен. Старейшинам никогда не требовалось добавлять что-либо после завершения беседы: все, что они хотели сказать, они говорили сразу.
– Посол Спок, – невозмутимо изрек коммуникатор. – Мы сочли логичным связаться с вами, поскольку уже по завершении вашего визита нами было получено сообщение от научно-исследовательского комплекса на Харите из системы Эпсилон-Вела IV. Сообщество ученых под руководством профессора Свена Хёглунда проводит астрофизические наблюдения коллапсирующей двойной Вольфа-Райе в Парусах, и просят вашего участия в качестве научного консультанта для анализа некоторых спорных экспериментальных данных. Поскольку у них нет ваших личных координат, они связались с вами. В контексте нашей последней беседы нам следует передать им ваше согласие или же отказ?
Спок задумался на четверть секунды.
Приглашение принять участие в научном исследовании было неожиданно, и одновременно логично радовало, представляя напоследок приятную отдушину среди утомительной, хотя и необходимой дипломатической деятельности. Дипломатия давно уже давалась Споку легко (во многом благодаря смешанным генам, подарившим ему интуицию столь же острую, как и логику), однако это не мешало ему относиться к данному роду занятий со стойкой (и, безусловно, логичной) неприязнью. Именно науку он продолжал считать своим первейшим и наилучшим призванием, в котором он мог максимальным образом реализовать все способности своего сознания.
Кроме того, имя профессора Хёглунда было смутно знакомым, и, проведя инспекцию долговременной памяти, Спок вспомнил откуда. Он слышал его еще в молодости, служа под началом Кристофера Пайка. Блестящие, парадоксальные, зачастую спорные работы в области квантовой теории поля, и топологии темной материи всегда вызывали широкий резонанс в научном сообществе. Поразительно любопытно…
– Передайте мое согласие, – ответил он вслух. – В любых обстоятельствах нерационально пренебрегать возможностью получить новое знание.
– Ваше решение логично, – невозмутимо отозвался коммуникатор. – Высылаем координаты системы.
И отключился.
В воцарившейся тишине Спок подошел к экрану-иллюминатору, набрал код внешнего обзора. И, глядя на прошивающие забортный вакуум огненные нити проносящихся мимо звезд, задумался.
В родной вселенной даже после завершения карьеры офицера Звездного Флота его нередко приглашали консультантом для решения сложных междисциплинарных задач – и не только из-за энциклопедической образованности и острого, парадоксально мыслящего ума, который по многозадачности и скорости обработки данных превосходил многие компьютеры, но в большей степени из-за его личностных качеств.
В то время, как его сородичи традиционно относились к землянам со снисхождением (безусловно, логичным), и даже с полупрезрением, Спок давно понял, что люди – намного больше, чем кажутся на первый взгляд. Что многое из того, что было принято считать слабостью землян, на самом деле было их силой.
В них было детское безрассудство, нерассуждающая отвага, иррациональная – и неистребимая – вера в удачу. В них была способность надеяться и прощать. А еще – тепло и умение строить эмоциональные узы не слабее ментальных вулканских.
Они не умели управлять эмоциями – но они научились с ними сосуществовать. Они не умели блокировать боль – но они научились ее терпеть. Они не умели читать и передавать мысли – но они научились понимать без слов.
Именно чувства помогали людям решать те задачи, которые были признаны вулканской наукой в принципе неразрешимыми. И именно их нелогичность давали им возможность заходить в открытии непостижимого дальше, чем был способен рациональный интеллект. И именно чувства позволяли им побеждать там, где не оставалось места ничему… кроме, разве что, надежды.
И не были ли они в этом сильнее вулканцев?
Не случайно именно люди, всего через двести лет после первого выхода в Большой космос достигли до самых дальних из изученных рубежей, отваживаясь проникать туда, где останавливались куда более развитые расы Галактики. Например, те же вулканцы.
Да, Спок давно научился понимать людей. Зачастую куда лучше их самих.
Эта сверхчеловеческая – и сверхвулканская – проницательность была еще одним из свойств, которое выделяло Спока среди его собратьев по расе (и во многом являлось в их глазах свидетельством его «испорченной» крови) – и именно оно помогло ему достичь таких успехов на поприще дипломатии и науки, сделав его одним из самых выдающихся умов своей эпохи.
Долгие годы работы с людьми научили его распознавать мельчайшие оттенки интонаций, пауз, ударений, мимики и выражений глаз – тех неосознанных невербальных знаков, которые порой говорят о смысле человеческой речи больше, чем логическое содержание понятий. Вулканская внимательность и… да, интуиция (спасибо Джиму, хотя до него Споку всегда было далеко), помогали выявлять малейшие оттенки лжи и правды, как бы их ни хотел скрыть сам говорящий.
Сам он, впрочем, оценивал свои успехи на поприще дипломатии всего лишь как умеренно удовлетворительные, считая их скорее следствием опыта, перенятого у подлинного гения в этой области. Ибо на его памяти никто не мог превзойти в дипломатическом таланте Джеймса Тиберия Кирка –впрочем, мало кто и ненавидел политические игры так же, как он. И в этом Спок от души и искренне разделял мнение своего капитана и друга.
Слишком много было лицемерия, грязи, подводных течений, двойных и тройных смыслов, а также тошнотворного цинизма и жестокости, чтобы это занятие могло приносить моральное удовлетворение. Спок делал то, что должен был делать – но ничто не могло заменить ему радости научных открытий – и еще более чистой и яркой радости от возможности разделить эти открытия с другом. Эти ощущения были ближе всего к тому, что на шкале его ценностей характеризовалось как счастье.
Второе из этих ощущений навсегда ушло из его жизни.
Первое… случалось удручающе редко.
И потому предложение от межпланетной команды ученых, исследующих астрофизические феномены в переходных состояниях, было, несомненно, крайне любопытным. Особый интерес составляло и то, что в качестве объекта наблюдения выступала двойная Вольфа-Райе – класс интереснейших звезд, коих в Галактике было известно не более двух десятков. Яркие, нестабильные, недолго живущие, они порождали целый спектр непредсказуемых физических процессов и явлений, позволяющих производить серии интереснейших наблюдений и увлекательнейших опытов, приоткрывавших фундаментальные, до конца не исследованные закономерности многомерного пространственно-временного континуума видимой и невидимой Вселенной.
В свое время Энтерпрайз нередко направляли на подобные миссии – и они всегда были очаровательно интересны, хотя зачастую в равной степени и опасны.
Спок улыбнулся про себя. Джиму бы наверняка понравилась эта задача. Наверняка.
***
Харита, явно названная так каким-то романтичным любителем древних земных мифов, была скорее планетоидом, нежели планетой – небольшой, всего 1,28 размера Плутона, шарик базальта, с полуостывшим железным ядром и тонкой пленкой разреженной атмосферы. Серая, покрытая пылью и испещренная следами бесчисленных метеоритов, планетка вращалась по изящной эллипсоидной орбите с очень высоким эксцентриситетом, за что, собственно, и получила свое имя.
Единственными достоинствами этого тихого, безгористого мирка было всегда ясное, хоть и черное, небо и полное отсутствие сейсмической активности, а также экранирующих излучений и помех в виде солнечного ветра. Эпсилон-IV, солнце Хариты, был умирающим белым карликом чуть ярче земной Луны и практически не излучал высокоэнергетических частиц – как и не мешал астрономическим наблюдениям.
Все эти свойства – а также близость звезды к ряду чрезвычайно любопытных с научной точки зрения космических объектов созвездия Парусов – делали Хариту практически идеальным местом для обсерватории, каковой, она, в сущности, и была.
Сама обсерватория занимала центральный сектор научно-исследовательского комплекса, представляющего собой сложную систему подземных и наземных сооружений из сверхлегкой и сверхпрочной титановой нанопены. С высоты все сооружение в целом напоминало то ли филигранную брошь, то ли один из символов древневулканского языка – арки и параболические дуги внешних коммуникаций изящно оплетали стеклянно-прозрачный фулерреновый купол, бриллиантово поблескивающий в лучах вечно угасающего солнца. Основные же помещения находились под землей: шарообразный каркас центрального телескопа, синтезированный из аморфного вольфрама, был на две трети вплавлен в базальтовую планетарную кору. Поскольку ядро планеты было почти полностью остывшим, это сводило сейсмические флуктуации к области мнимых чисел и значительно повышало точность регистрируемых данных.
Второй купол явно был выстроен позже – он был сконструирован из гибкого и сверхпрочного палладиевого стекла, недавней разработки лабораторий Звездного Флота, прекрасно зарекомендовавшей себя при строительстве базы Йорктаун. Он включал в себя оранжерею, прогулочные зоны и посадочную площадку для шаттлов, на которой Спока уже ожидали встречающие.
Собственно говоря, только один встречающий.
Профессор астрофизики Свен Хёглунд был высок, широкоплеч, громогласен и исполнен исследовательского энтузиазма. Этот энтузиазм сквозил во всем: в его порывистых, энергичных движениях, в быстрой, неравномерной речи, во взгляде, горящем вдохновенным огнем, любопытном и остром. Манеры профессора были мальчишески легкими и быстрыми, и в первый момент было сложно заметить, что он уже далеко не молод, что его пышная, непослушная шевелюра только местами сохранила первоначальный рыжеватый цвет, а лицо избороздили глубокие морщины между бровей и в углах рта. И только глаза невероятно странного цвета – очень светлого, то ли голубого, то ли зеленого, напоминающего перламутр – были ясными и молодыми.
– Наслышан о вас, посол Спок. – Он едва не протянул руку, явно в последний момент вспомнив об особенностях вулканского этикета. – Чрезвычайно интересно познакомиться с вами лично.
– Аналогично, профессор. Ваши разработки алгоритмов квазифракальных структур поля Хиггса весьма впечатляют нестандартностью подхода.
– Ну, сейчас сфера моих интересов несколько изменилась… но благодарю за комплимент. Ах, да, благодарность же нелогична? Я часто забываю эти вулканские правила, извините, посол…
– Нет причины. – Морщинки в углах темных глаз стали чуть глубже. – Человеческие нормы поведения давно и хорошо знакомы как мне лично, так и моей расе, хоть мы и не всегда полностью разделяем их.
– Отрадно слышать. – Хёглунд поморщился. – Я среди этой дипломатии, как слон в посудной лавке… это такое земное выражение… а, вы знаете? Конечно. Никогда не угадываю, что можно говорить, а что нельзя.
– Вам нет нужды угадывать, профессор. – Спок чуть наклонил голову. – Я вполне привычен к общению с людьми, и наше с вами взаимодействие тем проще, что оно не отягощено дипломатическими формальностями. Я здесь как ученый, а не как официальное лицо.
На лице его собеседника отразилось откровенное облегчение. Он улыбнулся неожиданно широко и обезоруживающе, открыто, как мальчишка – и эта улыбка на долю секунды кольнула сердце неожиданным сходством с другой, давно угасшей – но не забытой.
– Профессор Хёглунд, думаю, логично будет узнать цель моего визита, – сказал он вслух. – Полагаю, вы столкнулись с рядом сложностей в ходе ваших исследований? Парадоксальные результаты или трудности интерпретации данных?
– Ох, конечно! – Тот экспрессивно всплеснул руками. – Конечно, пойдемте, я покажу вам нашу базу. Вам, как ученому, должно быть интересно… Данные… да. Они чрезвычайно любопытны, нам фантастически повезло с этой звездой. Но самое главное не это! – На его лице отразился почти детский восторг. – Самое главное то, что мы стоим на пороге грандиознейшего эксперимента! И если нам удастся достичь нашей цели хотя бы на один процент из ста, это будет величайший прорыв!
Его полный вдохновенного энтузиазма голос напомнил Споку лейтенанта Монтгомери Скотта, который также был склонен к проведению самых невообразимых – и неожиданно успешных – экспериментов в своем родном машинном отделении. Воистину, творческие умы везде одинаковы…
– Весьма любопытно. – Он приподнял бровь, маскируя улыбку во взгляде. – И какой же цели вы стремитесь достичь, профессор?
– Поймать время, посол. – Льдисто-светлые глаза Свена Хёглунда сверкнули восторженно и упрямо. – Поймать время.
Продолжение следует.
P. S. Все, упомянутые в тексте астрономические термины, являются реальными. Все упомянутые строительные материалы также реально существуют или находятся в стадии разработки.
P. P. S. Автор по-прежнему является убежденным сторонником хеппи-эндов)
Автор: Aleteya_
Фандом: Звёздный путь (ТОС)
Категория: дружба, фантастика, драма, Hurt/comfort.
Размер: миди
Рейтинг: PG-13
Статус: в процессе
Персонажи: Спок, Джеймс Т. Кирк.
Предупреждение: ОМП, ОЖП
Описание: У Вселенной странная логика. Но именно она позволяет ей иногда творить... чудеса?
Примечание: Эта идея бунтовала в моей голове полгода кряду, пока я наконец не сдалась. Ели оно желает быть написано, оно должно быть написано. Kaiidh.
Дисклеймер: Ни на чьи права не претендую.
От автора: Навеяно песней группы Марко Поло "Звездные капитаны", которая не отпускает меня до сих пор
xmusik.me/s/83750744-Marko_Polo_-_Zvyozdnye_Kap...
Также публикуется здесь.ficbook.net/readfic/5370590
Звездные капитаны из забытых легенд...
Ткани мира, как старые шрамы, свой оставляют след.
Потаенные струны сами вспомнят мотив,
И если увидишь небесные руны,
Поймешь - ты на верном пути.
Марко Поло "Звездные капитаны"
Ткани мира, как старые шрамы, свой оставляют след.
Потаенные струны сами вспомнят мотив,
И если увидишь небесные руны,
Поймешь - ты на верном пути.
Марко Поло "Звездные капитаны"
I. Пролог.I. Пролог.
Звезды звали.
Их лучи, слабо мерцающие в разреженной атмосфере пустыни, прокалывали сетчатку, странным, необъяснимым образом дотягиваясь до самого сердца. Триллионы фотонов, пролетевших миллиарды миллиардов световых лет холодной черноты – и каждый из них был подобен тонкой нити, протянутой сквозь молчаливый космос, протянутой столь туго, что это почти причиняло боль.
Узоры созвездий выглядели безупречно правильными, незыблемыми, воплощением идеальной логики, присущей природе. Но в реальности они оказывались не более чем фикцией, абстрактной моделью, наложенной на ликующий, вечно движущийся, поющий хаос из огня, пыли и пустоты, который и был – Вселенная.
Вселенная, которая неизмеримо больше любой логики.
Идеальный образец совершенного беспорядка, куда более последовательного, чем логика любого сознательного существа. Включая вулканцев. Возможно, их – в первую очередь.
Нелогично? Может быть.
Но, в конце концов, прожив в этом (и не только в этом) мире столько лет, он может позволить себе отступить от логики.
Высокий седой вулканец, стоящий на каменистом гребне холма, беззвучно вздохнул. На плотно сомкнутых губах появилась едва заметная полуулыбка.
Доктор Маккой был бы в восторге от этой мысли. Определенно, просто в восторге.
…Доктор Маккой… Саркастическая ухмылка, острый и заботливый взгляд, нервные и твердые ладони, столько раз вытаскивающие каждого из них из практически неминуемой смерти…
Монтгомери Скотт… Лукавые искры в темных зрачках, морщинки в углах вечно улыбающихся глаз, гениальные руки… люди такие называют золотыми. Он тоже не раз вытаскивал их из опасности – их дом, их Энтерпрайз.
Нийота Ухура. Мягкий голос и острый ум, теплая улыбка и стальная воля. Черна, как ночь ее страны – и столь же прекрасна.
Павел Чехов. Мальчишеское любопытство и мальчишеская улыбка, несокрушимое жизнелюбие – и столь же несокрушимая отвага. Все самое лучшее изобрели в России, кажется, так?..
Хикару Сулу. Невозмутимость и авантюризм, воля, глаз и рука, что равно верны, точны и остры – как и клинок обожаемой им шпаги.
И…
Вулканец на мгновение крепко зажмурился, позволив себе этот жест сейчас, когда никто не мог его видеть.
Джим.
Столько лет прошло, а это имя звучит все так же тепло и остро, радостно-горьким лезвием намертво вживленное в ткань сознания.
Все так же… живо.
Капитан Кирк был их сердцем, стержнем, вокруг которого выстраивалась пирамида, камертоном, настраивающим веер разрозненных нот. Он был тем, кто сделал из экипажа – команду.
Он был тем, кто стал ему единственным другом. Братом. Единственным настоящим братом, да простит его Сайбок, где бы он сейчас ни был.
Когда-то эти люди бросились ему на выручку, рискнув и пожертвовав всем – карьерой, будущим, возможно, жизнью. Рискнули, не имея ничего, кроме призрака надежды, не имея никаких гарантий удачи, кроме своего, такого человеческого, упрямства. И, такого человеческого, безрассудства.
И – победили.
Единственный и бессменный экипаж Энтерпрайз.
Его семья.
Они были лучшими. Они были командой, единым целым, легко преодолевающим все препятствия, какие космос – и руководство Звездного Флота – ставили перед ними. Они проходили там, где никто не мог пройти.
Они были лучшими из лучших.
И они ушли.
Люди… Они так быстро уходят в пустоту, не оставляя после себя ничего, кроме памяти. Весь их путь – сгорание во времени, стремление к недостижимому, бег от неизбежного. Люди живут так недолго, так жадно и ярко, как метеор, разрывающий небо мгновенным, опаляющим сетчатку огнем.
Ослепительным. И таким коротким.
И Джим был таким метеором, сверкающим болидом на небосклоне многих и многих судеб, включая судьбу всей Федерации – и его собственную. Он был звездой, принесшей удачу столь многим, озарившей столь многие жизни…
И сгоревшей в одиночестве. Спасая других. Как и всегда.
И рядом не было никого, кто спас бы его.
Разумеется, это было нелогично, неразумно и бессмысленно – Спок все равно не в силах был бы ничего изменить, все обстоятельства были объективно выше его возможности хоть как-то повлиять на ситуацию. Люди не оставляют катры, и, будь он с Джимом, он не смог бы удержать в мире даже его часть. Тем более, что Джеймс Тиберий Кирк с большой степенью вероятности предпочел бы уйти целостной личностью, чем остаться в живых в виде какой-то там части – пусть даже и в сознании лучшего друга.
Но, думал Спок, даже если бы он и не смог сделать для Джима то, на что он был способен как вулканец, он мог бы сделать то, на что он был способен как человек. Как друг.
Быть рядом. Просто быть рядом, чтобы Джим не чувствовал себя одиноким. Держать руку. Смотреть в глаза.
Встретить вместе смерть.
И это уже было бы намного больше всего, что можно было бы представить.
И этого у них уже не будет никогда.
«Я всегда знал, что умру в одиночестве».
Одиночество. Самый большой его страх. Как оказалось, не случайно.
Он умер в одиночестве. Как и всегда знал.
Седой вулканец прикрыл глаза, подняв лицо к черному небу.
Прости, Джим.
Я не смог.
***
Безусловно, это путешествие во времени создало больше проблем, чем их решило. Но обратной дороги не было… нет. В тот момент, который он покинул, ему не вернуться никогда.
Никогда теперь.
Время необратимо, и Спок помнил, чем обернулась его попытка – нет, не изменить прошлое, а лишь исправить последствия ошибки, допущенной в настоящем.
Как оказалось, игры со временем обходятся очень дорого.
Возможно, в этом есть нечто логичное и правильное. Даже безусловно логичное и несомненно правильное – хотя бы потому, что законы вселенной просто не могут не быть логичными – и уж конечно не могут быть несправедливыми. Несправедливость – морально-этическая оценочная категория, которая априори неприменима к парадигмам научных систем. Но…
Наверное, он стареет, подумал Спок. Его жизнь подходит к завершению, вот и меняется точка зрения на знакомые и привычные вещи.
Наверное, он очень сильно устал от жизни.
От… одиночества?
… Ночное небо Нового Вулкана, несомненно, впечатляло. Солнечная система планеты была расположена под большим углом к плоскости вращения Галактики, и мерцающая полоса Млечного Пути выглядела с ее поверхности скорее как дуга из тонких растрепанных светящихся перьев, среди которых запутались крупные звезды. Крупнее всего они были в самом зените, там, где сквозь шлейфы газа и пыли проглядывал дымно-огненный белый шар галактического центра, освещающий пустыню ярче террианской луны.
Планета, безусловно, была подобрана удачно. Тот же горячий и сухой воздух, пахнущий нагретым камнем, минерализованные источники, скупая и сухая растительность. Тот же состав и плотность атмосферы, то же прозрачно-черное ночное небо с лиловой полосой разреженного света на горизонте. Тот протяжно-певучий ветер и тот же вечно летящий по ветру песок, мириадами крошечных лезвий обтачивающий скалы.
Планета была очень похожа на дом.
И она не была домом.
Этот новый мир был слишком другим, и дело даже не в расхождении временных линий. Этот мир был жесток в самой своей основе. Оборонные системы здесь были развиты на порядок лучше, чем дома, зато фундаментальная наука отставала сильнее, чем это должно было бы быть обусловлено простым отставанием во времени. Плюс к тому – значительное развитие технологий слежения, химического и бактериологического, нано- и квантового оружия. Мощные системы бюрократии, корабли, скорее военные, нежели научные…
По сравнению с этой реальностью его собственная выглядела почти фантастической утопией о светлом будущем человечества, какие сочиняли писатели древней доварповой культуры Земли. Даже миррорная вселенная, с которой им приходилось столкнуться, судя по впечатлениям Джима и тем двойникам, которых он видел – даже она не была так холодна и расчетливо-цинична как этот, безусловно, высокотехнологичный, но в чем-то… бессмысленный мир.
Это был мир, привыкший не верить. Мир, привыкший воевать.
И этот мир определенно не был близок ему.
Этот мир изломал знакомых ему людей, разбил их на осколки и сложил из них иное целое – безусловно, гармоничное и логичное, но… безнадежно чужое.
Спок подумал, насколько все же велика роль случая в формировании личности человека… и не только человека – тоже. Молодой, порывисто-резкий, опасный, как лезвие лирпы, ранящий и ранимый – юнец, только готовящийся стать взрослым сехлатом – здешний Джим был совсем другим Джимом.
И от этого факта парадоксальным образом было легче.
Было бы слишком сложно смотреть в Джимовы глаза и видеть в них выражение чужака. Хорошо знакомого, но – чужака. Смотреть в глаза Джима, который не Джим – это слишком… больно.
Потому что Джеймс Тиберий Кирк, как показала практика, существует во многих вселенных.
А его друг – только в одной из них.
Джеймс Кирк, которого он знал, который был его капитаном, его адмиралом, его товарищем и его братом под всеми солнцами их Галактики – не был этим странным, ершистым, недоверчивым пареньком с душой, ощетинившейся сотней игл… причем добрая их половина была направлена внутрь и ранила его самого.
В глазах его друга всегда плескалось теплое золотое солнце Айовы – а глаза этого Джима были выжженным небом, прокаленным до звонкой, льдисто-ясной стратосферной голубизны.
И душа его тоже была выжжена.
Выжжена с самого рождения.
Тот Джим, которого он знал, лучился дружелюбием и теплом – и несокрушимой верой в лучший, справедливый исход для всех, кого только возможно.
Этот – не верил ни во что.
Возможно ли, чтобы обстоятельства детства так сильно повлияли на личность? Так сильно изменили того Джима, которого он знал? Если бы Джим лишился семьи в самом детстве, он тоже мог стать… кем-то похожим?
Нет. Нет, сказал себе Спок. Он видел Джима в разных ситуациях, полных горя, страха и опасности. Их работа, в конце концов, не была увеселительной прогулкой и приключением с аттракционами – это была борьба и поиск, полный радостей и открытий, но вместе с тем и опасный. Спок часто стоял за правым плечом капитана, помогая держать небесный свод миниатюрной вселенной Энтерпрайз – и ответственность, которая лежала на друге, была осязаемой тяжестью, даже когда они делили ее на двоих.
Он видел Джима разным. Он видел его утраты – переживая каждую невидимо рядом с ним. Эдит, Мирамани, Рейна… эта его вина несмываема, но вряд ли он мог поступить тогда иначе… Брат Сэм. Невестка.
И… Дэвид.
Дэвид. Спок нахмурился. Эту боль он так и не смог тогда полностью с ним разделить… боль, косвенной причиной которой был он сам.
Да, в жизни того Джима тоже было многое.
В жизни того Джима был Тарсус, был Фаррагаут, была Денева. Был Генезис и сожженный Энтерпрайз, был трибунал – и неоднократно.
И все же его друг всегда ухитрялся сохранять тот невидимый стержень чести, благородства, стальной веры в справедливость – тот удивительный камертон добра и зла, который никогда не позволял ему перейти грань – и который и делал его героем.
Обычным, ошибающимся человеком, и – героем. Героем, чье золотое сердце привлекало к нему окружающих сильнее обаятельной улыбки и дипломатических талантов.
Золотое сердце, которое не сожгла и не остудила полная опасностей Вселенная.
Сердце, всегда мечтавшее о звездах.
И прекратившее биться – среди звезд.
Но время не дает вторых шансов. Сослагательное наклонение не существует – не случайно в вулканском языке его просто нет.
Kaiidh.
Что произошло, то произошло. Точка. Обратной дороги нет.
Обратной. Дороги. Нет.
Спок прикрыл глаза. Наверное, если бы он был человеком, ему сейчас, наверное, было бы больно.
Если бы он был человеком.
***
В этой вселенной шел две тысячи двести шестьдесят третий год.
Год, когда там, в его мире, он завершал службу под командованием Кристофера Пайка и готовился принять назначение старшего помощника при уже новом капитане, чтобы отправиться с ним в пятилетнюю миссию на флагмане Федерации.
Последний год перед их встречей с Джеймсом Кирком.
Все же у Вселенной причудливая логика, иногда совершенно странная, но парадоксальным образом точная, подумал Спок.
Нынешняя Энтерпрайз под командованием нынешнего капитана Кирка вот уже четыре года успешно (и не очень) бороздит неисследованные просторы Галактики.
Для его Энтерпрайз все только начнется менее чем через год.
Где-то там, в его временной параллели, старший помощник USS Фаррагаут, лейтенант Джеймс Кирк только ожидает повышения в должности. Где-то там научный офицер лейтенант-коммандер Спок только готовится к службе в качестве старшего помощника под руководством нового капитана, которого еще не знает – и не знает, какою роль сыграют в его жизни следующие пять лет.
Какую роль они сыграют в жизни обоих.
Это абсолютно нелогично, Спок знал это. Временные потоки параллельных вселенных вовсе не являются с необходимостью также параллельными, и уж точно не являются симметричными. Далеко не все их события повторяются в точности, некоторые не повторяются вовсе. И «сейчас» в этой вселенной вовсе не то же «сейчас», что в его родном мире.
Но, вопреки всякой логике ему хотелось думать, что именно в этот момент, сейчас, их с Джимом приключение – только собирается начаться. Что где-то там они оба молоды, и не было еще ни Деневы, ни Боттани-Бей, ни Генезиса. Что они все еще полны энтузиазма в преддверии новых приключений, полны веры в разум и справедливость, и книги их жизней еще не заполнены исчерканными страницами ошибок и вырванными листами невосполнимых потерь.
Эта совершенно абсурдная идея согревала. Пусть здесь, для него, сейчас все уже почти закончено – но там, где-то, тоже сейчас, для него же – для них! – все только начнется.
Странно было на сердце от этой мысли. Странно – и тепло.
И еще более странно и тепло было от сознания, что, даже если ему самому обратной дороги нет, там – во времени их родной Вселенной – Джим сейчас еще жив.
Только здесь, в молчаливой и певучей пустоте чужой планеты, названной именем родины, Спок мог позволить себе эту мысль, чудовищно безумную в своей абсурдной нелогичности.
Он ведь прекрасно знал, что Джима нет больше. Что он…
Нет.
Это слово не будет произнесено. Это слово не может и не должно стоять рядом с именем Джеймса Тиберия Кирка.
Не должно.
…Время… В конце концов, что такое время?.. всего лишь искажение континуума, энергетическая флуктуация пространства, стремящегося к вечной энтропии. Бесчисленные вибрации квантовых струн в пустоте. Физическая размерность, однонаправленная и необратимая.
Не-обратимая.
Дорога, всегда ведущая в один конец.
Движение от порядка к хаосу – вечный закон всех возможных вселенных. Ничто не может устоять перед законом энтропии, повернуть реку вспять, заставить зыбкую, ускользающую мелодию под названием жизнь – быть сыгранной еще раз.
Еще раз…
Архинелогично безрассудная идея. Но Джиму бы она понравилась. Определенно.
Эта мысль заставила Спока по-настоящему – по-человечески – улыбнуться.
Джим.
… Джим, где ты сейчас?
… Джим, есть ли ты сейчас?
***
Звезды мерцали над головой – холодные, ясные, чистые. Воплощение математики хаоса, гармонии бесконечности, упорядоченности пустоты, вечно звучащей музыки безмолвного вакуума. Тонкий, безупречно четкий узор, знакомый с юности… и все же неуловимо, едва заметно иной.
Так же как и вся эта вселенная, так и не ставшая домом.
Спок принимал неизбежное, отстраненно и без удивления констатируя, что данный факт не вызывал у него нелогичных, но вполне объяснимых бы эмоций… отчаяния?
Но нет. Время отчаяния для него ушло много раньше, почти столетие назад. И сейчас даже в том, покинутом мире для него не оставалось ничего, ради чего стоило бы возвращаться. Как, впрочем, и в этом.
Он не искал и не ждал здесь дома. Так же как давно не искал его и в своем мире.
Дом остался далеко в прошлом.
Там, на давно сгоревшей серебряной Энтерпрайз.
И сейчас Споку было как никогда легко принять вулканское kaiidh. Ему действительно было это… безразлично.
Вот только звезды…
Звезды звали.
Звезды звали домой.
II. Поймать время.II. Поймать время.
– Возвращаетесь домой, посол?
Парнишка-офицер из посадочного ангара явно был новичком и еще не знал, как следует общаться с вулканцами. Скорее всего, один из недавних выпускников Академии, проходящий практику перед первым служебным распределением. Он немного напомнил Споку Чехова, каким тот впервые появился у них на Энтерпрайз – тот же бьющий через край энтузиазм, горящие глаза, дружелюбие, неиссякаемый оптимизм – и столь же неиссякаемое, острое любопытство по отношению к окружающему миру.
– Очевидно, энсин. – Спок приподнял бровь.
Все уже успели понять, что с послом Споком контактировать намного легче, чем с прочими вулканцами. Он куда лучше, чем его сородичи, умел понимать людей. И, что важнее, он умел их уважать. И, признавая человеческую эмоциональность, видеть логику в казалось бы нелогичном поведении. И легко считывать невербальные знаки, которые в человеческом общении зачастую были важнее рациональных понятий.
Вот и сейчас вместо традиционно каменного «я-не-испытываю-эмоций» выражения лица Спок сдержанно, одними глазами, улыбнулся. И хотя те, кто когда-то умел замечать его улыбку, были теперь невозможно далеко в пространстве и времени, его юный собеседник оказался проницателен – и широко, очень по-человечески улыбнулся в ответ.
– Удачного пути, посол! – бодро пожелал он. – Дорога домой всегда в радость.
– Идиот ты, – прошипел за его спиной второй офицер, рангом постарше. – Это же вулканец, они не испытывают эмоций. И в удачу не верят, кстати.
– Отчего же, лейтенант, – с безупречно непроницаемым лицом парировал Спок, садясь в шаттл. – Мы давно научились признавать некоторые причудливые человеческие обычаи в определенном контексте вполне… логичными.
Плавно закрывающаяся автоматическая дверь скрыла от него два лица – ошарашенное и заговорщически-веселое.
Спок позволил себе питать маленькую нелогичную надежду, что юный энсин пойдет столь же далеко, как и их жизнерадостный Чехов – и мысленно тоже пожелал ему удачи.
Славный, все-таки, паренек.
***
Оставшись один в пассажирской каюте шаттла, Спок беззвучно вздохнул.
Эти путешествия начинали его утомлять. Даже короткие поездки отзывались в теле изнурительной, тягучей усталостью, от которой не спасала даже привычная медитация. Безошибочное, свойственное его народу умение контролировать состояние и работу органов тела подсказывало причину – сердце подходило к пределу своей прочности. Более, чем на сотню лет раньше, чем могло бы быть. Что ж, учитывая все, это… логично. И именно поэтому посещение вулканского представительства на Йорктауне было неизбежной необходимостью.
Его годы – а возможно, месяцы и дни – приходят к концу. И следовало логичным образом подвести итоги и завершить дела.
Собственно говоря, только одно дело.
У Спока было не так уж много личных вещей, и если верить внутреннему ощущению личного времени, большинство из них ему уже не понадобится. Старейшины были должным образом предупреждены, и дали обещание передать его имущество указанному лицу после известия о его смерти, признав это условие логичным. Насчет выбора вышеупомянутого лица также вопросов не возникло – в самом деле, кому логичнее всего доверить то ценное, что имеешь, как ни… самому себе?
По его сведениям, Энтерпрайз в скором времени должна прибыть к базе Йорктаун после очередной миссии дипломатического характера. Возможно, к тому времени все решится.
Факт его вероятной скорой кончины его соотечественники приняли с подобающей сдержанностью и логичным сожалением. Нет смысла скорбеть о том, что невозможно изменить, как любят… любили повторять на Вулкане.
Спок мысленно усмехнулся, представляя, что бы имел сказать по этому поводу добрый доктор Маккой. И… что имел бы сказать по этому поводу Джим. Собственно, его капитан в свое время вообще предпочитал не говорить, а делать. Причем делать такое, отчего Федерация не знала, награждать ли его как героя или наказывать как преступника – или и то, и другое сразу. Воистину, некоторые люди просто восхитительно нелогичны…
Немного жаль, что он больше не увидит нынешнего Джеймса Кирка, но, это, возможно, лучший вариант. Все равно в его памяти жива прежняя команда Энтерпрайз. Эти же, совсем еще юные, дети, должны пройти свой путь. Без чьих-либо сторонних подсказок и наставлений.
Впрочем, одно наставление он все же был намерен оставить.
Нынешний вариант его самого наконец понять смысл того шанса, который ему выпал. То, чем члены экипажа Энтерпрайз могут стать друг для друга. То, чем они могут сделать друг друга.
И, самое главное, чем могут стать друг для друга старпом Энтерпрайз и ее капитан. Какую роль может сыграть для этой Вселенной их дружба…. А может и не сыграть.
Спок нахмурился, думая своей молодой версии, об этом странном, нервном, внутренне изломанном мальчике, таком замкнутом и настороженном, несущем свою боль, как щит. Ему еще неизмеримо долго идти до настоящего коммандера и, тем более, капитана: внутри его разума бушует буря – две противоположные природы бьются друг с другом насмерть, и ни одна не желает давать пощады.
Когда-то Спока разрывало то, что он принадлежал одновременно двум мирам – и Земле, и Вулкану. Нынешняя его копия не принадлежала ни тому, ни другому. У него не было дома нигде. Даже на Энтерпрайз.
А каким стал бы он сам? – пришла неожиданно мысль. Каким бы он стал, если бы в ранней юности остался без теплой неосязаемой поддержки Аманды, незримо обожаемой им с отцом с равной силой и с равной сдержанностью? Аманды, которая, не обладая способностью к телепатии, без особых усилий умела понимать несказанное и всегда была центром, вокруг которого вращались планеты их маленькой семьи?
Что бы он испытал в молодости, если бы знал, что Аманды больше нет?
Что больше нет Вулкана с его вечной песней ветра, алым шаром раскаленной Т'Хут, огромным, полным звезд ночным небом, пряным запахом пустынных трав – и вечной, прозрачной тишиной Селейи, нерушимого оплота духа вулканского народа?..
Он мог не быть на родине годами, но это ничего не меняло. Вулкан был – и пока он был, мир оставался на своем месте.
Спок не знал, как бы он повел себя, если бы…
Нет, подумал он. Все равно – нет.
…Их последняя встреча произошла как раз после истории с недоброй памяти Ханом, которому, как оказалось, было суждено нести разрушение в обоих вселенных. В общих чертах узнав о совершившихся тогда событиях – и прекрасно зная себя самого – Спок был практически уверен, что получит сообщение с просьбой о встрече. И не ошибся.
Внешне молодой старпом Энтерпрайз был настолько по-вулкански безупречно невозмутим, что Спок понял: там, внутри, этот мальчик мечется, как пойманный в ловушку сехлат, готовый от смятения и ярости грызть собственную плоть. И, поскольку его собеседник явно не решался начать разговор, спросил первым:
– Полагаю, самочувствие капитана уже значительно улучшилось?
– Да. – Коммандер дернулся, едва не вздрогнув. – Вы успели навести справки? Откуда…
– Просто я хорошо знаю себя, – чуть заметно улыбнулся Спок. – Если бы Джим пребывал в критическом состоянии, ты находился бы поблизости, руководствуясь, несомненно, логичными и разумными причинами. Ты здесь – следовательно, его жизнь уже вне опасности.
– Верно. – Молодой вулканец отвел глаза. – Капитан Кирк… Джим пришел в себя семнадцать часов назад. Был чрезвычайно доволен собой, узнав общий исход дела.
– Узнаю Джеймса Кирка, – усмехнулся Спок. – Способен даже смерть обыграть в покер.
– Покер?..
– Человеческая игра на основе карт. Джим учил меня когда-то – без особого успеха, правда, но общий принцип я понял. Впрочем, шахматы нас всегда устраивали гораздо больше…
– Вы говорили… – Коммандер говорил с трудом, тяжело проталкивая слова, будто каждое из них камнем забивало горло. – Вы говорили, что были связаны с капитаном из вашей вселенной узами крепкой дружбы?..
– Были и есть. – Спок чуть склонил голову. – В некоторых ситуациях факт см… факт физической кончины ничего не меняет.
Его собеседник нахмурился, отвернулся, преувеличенно пристально разглядывая раскинувшуюся за панорамным окном кабинета пустыню – и явно не видя ничего.
– Спок. – Все-таки немного странно обращаться к самому себе по имени. – Что тревожит тебя? Какой вопрос ты не решаешься задать?
– Это не вопрос. – Его тезка резко обернулся. Сквозь темные зрачки, как сквозь прорези в маске, рвались смятение и боль. – Когда вы… ты говорил, что вы победили в схватке с Ханом, но очень высокой ценой… Я не знаю, как сформулировать. Я не могу логически объяснить. Я…
Он осекся, закрыл глаза, глубоко вздохнул, открыл снова. И тихо добавил:
– Я прошу разрешения показать вам… все.
Спок замер, пристально всматриваясь в собеседника. Потом, кивнув – скорее собственным мыслям, чем ему – склонил голову, подставляя лицо для мелдинга.
…Волна своих-не-своих эмоций захлестнула его – волна смятения, шока, ужаса, не-чужой боли, отделенной стеклом, бьющей наотмашь… так знакомо…
"…Мне страшно, Спок…"
"…Не горюйте, капитан, это логично. Благо большинства важнее…"
"…Как ты справляешься с эмоциями?.."
"…или одного – (прости меня)…"
"…Ты понял, почему я вернулся за тобой?.."
"…Я был… и всегда буду… твоим другом…"
"…СПОК!!.."
Воистину, что тяжелее – умирать самому или смотреть, как умирает друг?
Эта вселенная неожиданно обыграла тот сценарий, о котором он и сам думал во время той истории с Генезисом. Не мог не думать. Тот сценарий, который логично представлялся наиболее вероятным в тех критических обстоятельствах – и который нелогично ужасал.
Возможно, сознавая это, Спок тогда и принял решение действовать столь радикально. Джим всегда с безрассудной легкостью подставлялся под удар, и у него был бы всего один шанс из сотни миллионов выбраться живым, окажись он в реакторе. У Спока шансов было объективно больше, хоть и столь же маловероятных – но даже если бы их не было вовсе, он ни разу не усомнился в правильности принятого решения. Ситуация была патовая – либо он, либо адмирал – и он с логичной очевидностью выбрал себя, как делал всегда, когда ему удавалось опередить Джима.
Забавно, подумал Спок, именно к этому в конечном счете всегда и сводились наиболее опасные их приключения – к незримому состязанию, в котором победивший успевал встать под удар раньше проигравшего. К состязанию, в котором у них с Джимом всегда была уверенная ничья.
Определенно, им все же несказанно повезло тогда…
Дрожащие пальцы оторвались от его виска так резко, будто касались раскаленного металла вместо кожи. Молодой вудканец отшатнулся от него, вцепившись в собственное лицо ладонью, неровно и хрипло дыша.
– Это был ты, – почти беззвучно проговорил он. – Тогда, в вашем времени. Это сделал ты.
Спок промолчал: он знал, что ответ не нужен.
Его тезка выпрямился, глубоко вздохнул, облекаясь в привычную броню невозмутимости. («Я вулканец, я не испытываю эмоций»? Кого ты обманываешь, мальчик?)
– Конечно. – Неестественное спокойствие в его голосе резало тишину, как бритва. – Это логично. Это с самого начала должен был быть я. Это была моя обязанность…
– Умереть ради жизни других не обязанность, – возразил Спок. – Это почетное право: спасти тех, кто дорог, исполнить долг до конца. И я абсолютно точно знаю, что мой капитан, не задумываясь, предпочел бы в ту минуту поменяться со мной местами. Выражаясь человеческим языком, в тот раз мне просто повезло больше.
– Повезло? – одними губами выдохнул его собеседник.
– Именно так. Потому что вся тяжесть жертвы ложится не того, кто уходит, а на того, кто остается. Запомни это, когда в следующий раз пойдешь на риск.
Коммандер хотел что-то сказать, но потом резко, как будто его ударили, осекся. Помолчал.
– Тогда, когда капитан нарушил Первую Директиву, чтобы спасти меня... – медленно проговорил он. – Я… поступил согласно уставу. Это было логично. Но, получается… неправильно?
Спок вздохнул. Он дал себе слово, что больше ничем не станет вмешиваться в судьбу ни своего двойника, ни его коллег, но эти события… Воистину, Хан в любой реальности обладал поразительной и удручающей способностью обращать в хаос все их планы и стратегии.
– В моей реальности Джеймс Кирк заплатил за мою жизнь жизнью своего сына, своим кораблем и адмиральской должностью, – ровно сказал он. – Он пошел на преступление ради дружеского долга по отношению ко мне. Я абсолютно точно знаю, что он не отступил бы, даже если бы у него был выбор, но от этого боль его потерь не была меньше. И вина за них, вольная или невольная, лежит на мне.
– Но на его месте ты сделал бы то же.
– Как мы видим, да. В любом времени и в любой вселенной.
Молодой вулканец нахмурился, смотря на свою собственную более взрослую копию, читая свое собственное смятение, отзывающееся грустной усмешкой в обрамленных морщинами глазах.
– Ты говорил, что логика – только начало мудрости. Но меня… нас ведь учили, что логика это и есть мудрость. Что она вершина познания, доступного мыслящему существу. Как же тогда?..
– Мудрость заключается не в познании мира, а в его понимании и принятии. В том, чтобы равно слышать голос и разума, и эмоций, но ни одному из них не позволять единолично управлять собой.
– Значит… люди мудрее нас?
– Мудрее? – Спок усмехнулся, покачав головой. – Нет. Они так же, как и мы, ошибаются и так же совершают правильные поступки. Их воля гибка, как течение воды, которое при кажущейся зыбкости и податливости способно пробить любую преграду. Они не бегут от эмоций, они принимают их, позволяя им захватить себя – и превращают их в свою движущую силу. Они не пытаются, подобно нам, укротить стихию, а сами становятся ею.
– Но это же… логическое противоречие?
– Верно. Люди противоречивы, и их преимущество перед нами в том, что они легко принимают собственные противоречия и живут с ними. Их воля слабее нашей, они ментально незащищены, и их легко подчинить – но почти невозможно сломать. Они не способны выдержать те нагрузки, на которые способны мы – но они же пройдут там, где мы не сможем.
– Именно поэтому ты предпочел работать с людьми? Поэтому пошел за капитаном-человеком? Потому что люди способны пройти дальше нас?
В темных глазах пожилого вулканца сверкнули крошечные золотистые огоньки – отблеск других глаз, угасших давным-давно.
– Я, как ты выражаешься, пошел за ним, потому что Джим Кирк был и останется моим капитаном и моим другом – так же, как и я навсегда был и останусь другом ему. Потому что, несмотря на противоположность наших характеров, наши разумы всегда были созвучны, и мы всегда компенсировали слабости и умножали преимущества друг друга. Именно сила нашего союза помогала нам пройти там, где в отдельности не прошел бы ни человек, ни вулканец. В этом преимущество дружбы, и это тебе еще предстоит понять.
– Я… понимаю. – Глубоко посаженные темно-карие глаза были спокойно-серьезны. – То, о чем вы… ты говоришь, в значительной степени выходит за рамки известного мне опыта, но… Я понимаю.
– Не сомневаюсь. – Спок едва заметно улыбнулся. – На моей памяти мне часто случалось совершать ошибки, но все же в конце концов я находил верное решение, каким бы сложным оно ни было.
Молодой коммандер Энтерпрайз кивнул, почти-улыбнувшись.
– Я запомню эти слова. – Он сделал шаг к двери, потом обернулся: – Мы ведь… больше не встретимся, верно?
– Это наиболее вероятный исход. – Спок привычно поднял бровь. – И это не должно тебя огорчать. Ты должен прожить свою собственную жизнь, не оглядываясь на поступки твоего варианта из другой вселенной. Это будет только твоя собственная судьба.
– Вулканцы ведь… не верят в судьбу?
– Верно. Но мы признаем нерушимый закон причин и следствий, неотвратимо следующих друг за другом, согласно течению времени. И у тебя оно будет. А мое время подходит к завершению. И это…
– Логично?
– Правильно, мистер Спок. – Глаза, обведенные сетью морщин, сверкнули по-молодому ярко. – Просто правильно.
…Да, вероятнее всего, они никогда теперь больше не увидятся. Анализируя свои мысли, Спок отстраненно заметил, что, как ни странно, этот факт не вызвал в нем огорчения. Им все больше овладевало усталое, прохладно-спокойное безразличие – настроение, обыкновенно несвойственное ему. Даже научный энтузиазм и логичный, обоснованный азарт от процесса открытия новых знаний и решения сложных задач утрачивал свою яркость.
Эта была усталость даже не физическая – холодная, неосязаемая, вкрадчивая, липкая и режущая как стеклянная паутина – она приходила изнутри и исподволь выпивала силы. Чем-то это напоминало то облако-вампира, с которым им пришлось столкнуться когда-то и которое чуть не прикончило Джима на Фаррагауте. Помнится, тогда зеленая вулканская кровь не пришлась ему по вкусу… Что ж, есть на свете облако, которое способно поглотить абсолютно любую кровь.
Смерть. Плотно сомкнутые губы чуть дрогнули, кривясь в сухой, сдержанной усмешке. Смерть никогда не пугала его. Сейчас – еще меньше, чем никогда.
Он постарался сделать все, что мог, для этого, здешнего Джима и здешнего Спока, постарался подсказать им, чего они могли бы достичь вместе, чем могли бы стать друг для друга… но какой бы путь не выбрали эти мальчишки, это будет иной путь. Совсем иной. Не тот, что когда-то прошли они с Джимом – хотя, возможно, в силу корелляции временных линий некоторые события и будут совпадать.
Тем не менее, у этих двоих будет своя история. Со своими ошибками – и своими победами.
Его ошибки и победы подходят к логическому концу.
Спок знал, что не станет оставлять свою катру – и даже не потому, что эта вселенная, как бы то ни было, была чужой для него. Даже в своем родном мире он не совершил бы во второй раз этого шага. Все, кому он мог бы оставить свое сознание, свою сущность – и все, ради кого ее стоило оставить – бесследно канули в черную дыру, общую для всех живущих. А здесь, по эту сторону горизонта событий, не осталось никого и ничего, ради чего имело бы смысл продолжить существование – хотя бы и в виде чистого разума.
Спок хотел уйти так, как жил – самим собой.
Джим бы одобрил это, подумал он. Хотя когда-то именно это свойство вулканской природы и подарило им шанс на еще много радостных лет дружбы.
Все-таки нелогично жаль, что подобного не происходит с людьми. Хотя Джим не пошел бы на это. Он весь был – порыв, борьба, свобода. Он не согласился бы на полу-жизнь. Ему всегда было нужно все или ничего.
Что ж, в этом они схожи, подумал Спок. По крайней мере, сейчас. Разница только в том, что его «все» давно в прошлом.
А о «ничего» не стоит и жалеть.
Мелодичная трель стационарного коммуникатора прервала ровное течение мысли. Вызов шел с покинутой Споком базы на его личный код, известный на Йорктауне только вулканским старейшинам. Любопытно.
– Приносим извинения за беспокойство, посол, – отозвалось устройство безупречно вышколенным профессионально-вежливым тоном девушки-диспетчера. – У нас сообщение от дипломатического представительства Нового Вулкана. Вас соединять?
– Соединяйте. – Спок признался себе, что почти удивлен. Старейшинам никогда не требовалось добавлять что-либо после завершения беседы: все, что они хотели сказать, они говорили сразу.
– Посол Спок, – невозмутимо изрек коммуникатор. – Мы сочли логичным связаться с вами, поскольку уже по завершении вашего визита нами было получено сообщение от научно-исследовательского комплекса на Харите из системы Эпсилон-Вела IV. Сообщество ученых под руководством профессора Свена Хёглунда проводит астрофизические наблюдения коллапсирующей двойной Вольфа-Райе в Парусах, и просят вашего участия в качестве научного консультанта для анализа некоторых спорных экспериментальных данных. Поскольку у них нет ваших личных координат, они связались с вами. В контексте нашей последней беседы нам следует передать им ваше согласие или же отказ?
Спок задумался на четверть секунды.
Приглашение принять участие в научном исследовании было неожиданно, и одновременно логично радовало, представляя напоследок приятную отдушину среди утомительной, хотя и необходимой дипломатической деятельности. Дипломатия давно уже давалась Споку легко (во многом благодаря смешанным генам, подарившим ему интуицию столь же острую, как и логику), однако это не мешало ему относиться к данному роду занятий со стойкой (и, безусловно, логичной) неприязнью. Именно науку он продолжал считать своим первейшим и наилучшим призванием, в котором он мог максимальным образом реализовать все способности своего сознания.
Кроме того, имя профессора Хёглунда было смутно знакомым, и, проведя инспекцию долговременной памяти, Спок вспомнил откуда. Он слышал его еще в молодости, служа под началом Кристофера Пайка. Блестящие, парадоксальные, зачастую спорные работы в области квантовой теории поля, и топологии темной материи всегда вызывали широкий резонанс в научном сообществе. Поразительно любопытно…
– Передайте мое согласие, – ответил он вслух. – В любых обстоятельствах нерационально пренебрегать возможностью получить новое знание.
– Ваше решение логично, – невозмутимо отозвался коммуникатор. – Высылаем координаты системы.
И отключился.
В воцарившейся тишине Спок подошел к экрану-иллюминатору, набрал код внешнего обзора. И, глядя на прошивающие забортный вакуум огненные нити проносящихся мимо звезд, задумался.
В родной вселенной даже после завершения карьеры офицера Звездного Флота его нередко приглашали консультантом для решения сложных междисциплинарных задач – и не только из-за энциклопедической образованности и острого, парадоксально мыслящего ума, который по многозадачности и скорости обработки данных превосходил многие компьютеры, но в большей степени из-за его личностных качеств.
В то время, как его сородичи традиционно относились к землянам со снисхождением (безусловно, логичным), и даже с полупрезрением, Спок давно понял, что люди – намного больше, чем кажутся на первый взгляд. Что многое из того, что было принято считать слабостью землян, на самом деле было их силой.
В них было детское безрассудство, нерассуждающая отвага, иррациональная – и неистребимая – вера в удачу. В них была способность надеяться и прощать. А еще – тепло и умение строить эмоциональные узы не слабее ментальных вулканских.
Они не умели управлять эмоциями – но они научились с ними сосуществовать. Они не умели блокировать боль – но они научились ее терпеть. Они не умели читать и передавать мысли – но они научились понимать без слов.
Именно чувства помогали людям решать те задачи, которые были признаны вулканской наукой в принципе неразрешимыми. И именно их нелогичность давали им возможность заходить в открытии непостижимого дальше, чем был способен рациональный интеллект. И именно чувства позволяли им побеждать там, где не оставалось места ничему… кроме, разве что, надежды.
И не были ли они в этом сильнее вулканцев?
Не случайно именно люди, всего через двести лет после первого выхода в Большой космос достигли до самых дальних из изученных рубежей, отваживаясь проникать туда, где останавливались куда более развитые расы Галактики. Например, те же вулканцы.
Да, Спок давно научился понимать людей. Зачастую куда лучше их самих.
Эта сверхчеловеческая – и сверхвулканская – проницательность была еще одним из свойств, которое выделяло Спока среди его собратьев по расе (и во многом являлось в их глазах свидетельством его «испорченной» крови) – и именно оно помогло ему достичь таких успехов на поприще дипломатии и науки, сделав его одним из самых выдающихся умов своей эпохи.
Долгие годы работы с людьми научили его распознавать мельчайшие оттенки интонаций, пауз, ударений, мимики и выражений глаз – тех неосознанных невербальных знаков, которые порой говорят о смысле человеческой речи больше, чем логическое содержание понятий. Вулканская внимательность и… да, интуиция (спасибо Джиму, хотя до него Споку всегда было далеко), помогали выявлять малейшие оттенки лжи и правды, как бы их ни хотел скрыть сам говорящий.
Сам он, впрочем, оценивал свои успехи на поприще дипломатии всего лишь как умеренно удовлетворительные, считая их скорее следствием опыта, перенятого у подлинного гения в этой области. Ибо на его памяти никто не мог превзойти в дипломатическом таланте Джеймса Тиберия Кирка –впрочем, мало кто и ненавидел политические игры так же, как он. И в этом Спок от души и искренне разделял мнение своего капитана и друга.
Слишком много было лицемерия, грязи, подводных течений, двойных и тройных смыслов, а также тошнотворного цинизма и жестокости, чтобы это занятие могло приносить моральное удовлетворение. Спок делал то, что должен был делать – но ничто не могло заменить ему радости научных открытий – и еще более чистой и яркой радости от возможности разделить эти открытия с другом. Эти ощущения были ближе всего к тому, что на шкале его ценностей характеризовалось как счастье.
Второе из этих ощущений навсегда ушло из его жизни.
Первое… случалось удручающе редко.
И потому предложение от межпланетной команды ученых, исследующих астрофизические феномены в переходных состояниях, было, несомненно, крайне любопытным. Особый интерес составляло и то, что в качестве объекта наблюдения выступала двойная Вольфа-Райе – класс интереснейших звезд, коих в Галактике было известно не более двух десятков. Яркие, нестабильные, недолго живущие, они порождали целый спектр непредсказуемых физических процессов и явлений, позволяющих производить серии интереснейших наблюдений и увлекательнейших опытов, приоткрывавших фундаментальные, до конца не исследованные закономерности многомерного пространственно-временного континуума видимой и невидимой Вселенной.
В свое время Энтерпрайз нередко направляли на подобные миссии – и они всегда были очаровательно интересны, хотя зачастую в равной степени и опасны.
Спок улыбнулся про себя. Джиму бы наверняка понравилась эта задача. Наверняка.
***
Харита, явно названная так каким-то романтичным любителем древних земных мифов, была скорее планетоидом, нежели планетой – небольшой, всего 1,28 размера Плутона, шарик базальта, с полуостывшим железным ядром и тонкой пленкой разреженной атмосферы. Серая, покрытая пылью и испещренная следами бесчисленных метеоритов, планетка вращалась по изящной эллипсоидной орбите с очень высоким эксцентриситетом, за что, собственно, и получила свое имя.
Единственными достоинствами этого тихого, безгористого мирка было всегда ясное, хоть и черное, небо и полное отсутствие сейсмической активности, а также экранирующих излучений и помех в виде солнечного ветра. Эпсилон-IV, солнце Хариты, был умирающим белым карликом чуть ярче земной Луны и практически не излучал высокоэнергетических частиц – как и не мешал астрономическим наблюдениям.
Все эти свойства – а также близость звезды к ряду чрезвычайно любопытных с научной точки зрения космических объектов созвездия Парусов – делали Хариту практически идеальным местом для обсерватории, каковой, она, в сущности, и была.
Сама обсерватория занимала центральный сектор научно-исследовательского комплекса, представляющего собой сложную систему подземных и наземных сооружений из сверхлегкой и сверхпрочной титановой нанопены. С высоты все сооружение в целом напоминало то ли филигранную брошь, то ли один из символов древневулканского языка – арки и параболические дуги внешних коммуникаций изящно оплетали стеклянно-прозрачный фулерреновый купол, бриллиантово поблескивающий в лучах вечно угасающего солнца. Основные же помещения находились под землей: шарообразный каркас центрального телескопа, синтезированный из аморфного вольфрама, был на две трети вплавлен в базальтовую планетарную кору. Поскольку ядро планеты было почти полностью остывшим, это сводило сейсмические флуктуации к области мнимых чисел и значительно повышало точность регистрируемых данных.
Второй купол явно был выстроен позже – он был сконструирован из гибкого и сверхпрочного палладиевого стекла, недавней разработки лабораторий Звездного Флота, прекрасно зарекомендовавшей себя при строительстве базы Йорктаун. Он включал в себя оранжерею, прогулочные зоны и посадочную площадку для шаттлов, на которой Спока уже ожидали встречающие.
Собственно говоря, только один встречающий.
Профессор астрофизики Свен Хёглунд был высок, широкоплеч, громогласен и исполнен исследовательского энтузиазма. Этот энтузиазм сквозил во всем: в его порывистых, энергичных движениях, в быстрой, неравномерной речи, во взгляде, горящем вдохновенным огнем, любопытном и остром. Манеры профессора были мальчишески легкими и быстрыми, и в первый момент было сложно заметить, что он уже далеко не молод, что его пышная, непослушная шевелюра только местами сохранила первоначальный рыжеватый цвет, а лицо избороздили глубокие морщины между бровей и в углах рта. И только глаза невероятно странного цвета – очень светлого, то ли голубого, то ли зеленого, напоминающего перламутр – были ясными и молодыми.
– Наслышан о вас, посол Спок. – Он едва не протянул руку, явно в последний момент вспомнив об особенностях вулканского этикета. – Чрезвычайно интересно познакомиться с вами лично.
– Аналогично, профессор. Ваши разработки алгоритмов квазифракальных структур поля Хиггса весьма впечатляют нестандартностью подхода.
– Ну, сейчас сфера моих интересов несколько изменилась… но благодарю за комплимент. Ах, да, благодарность же нелогична? Я часто забываю эти вулканские правила, извините, посол…
– Нет причины. – Морщинки в углах темных глаз стали чуть глубже. – Человеческие нормы поведения давно и хорошо знакомы как мне лично, так и моей расе, хоть мы и не всегда полностью разделяем их.
– Отрадно слышать. – Хёглунд поморщился. – Я среди этой дипломатии, как слон в посудной лавке… это такое земное выражение… а, вы знаете? Конечно. Никогда не угадываю, что можно говорить, а что нельзя.
– Вам нет нужды угадывать, профессор. – Спок чуть наклонил голову. – Я вполне привычен к общению с людьми, и наше с вами взаимодействие тем проще, что оно не отягощено дипломатическими формальностями. Я здесь как ученый, а не как официальное лицо.
На лице его собеседника отразилось откровенное облегчение. Он улыбнулся неожиданно широко и обезоруживающе, открыто, как мальчишка – и эта улыбка на долю секунды кольнула сердце неожиданным сходством с другой, давно угасшей – но не забытой.
– Профессор Хёглунд, думаю, логично будет узнать цель моего визита, – сказал он вслух. – Полагаю, вы столкнулись с рядом сложностей в ходе ваших исследований? Парадоксальные результаты или трудности интерпретации данных?
– Ох, конечно! – Тот экспрессивно всплеснул руками. – Конечно, пойдемте, я покажу вам нашу базу. Вам, как ученому, должно быть интересно… Данные… да. Они чрезвычайно любопытны, нам фантастически повезло с этой звездой. Но самое главное не это! – На его лице отразился почти детский восторг. – Самое главное то, что мы стоим на пороге грандиознейшего эксперимента! И если нам удастся достичь нашей цели хотя бы на один процент из ста, это будет величайший прорыв!
Его полный вдохновенного энтузиазма голос напомнил Споку лейтенанта Монтгомери Скотта, который также был склонен к проведению самых невообразимых – и неожиданно успешных – экспериментов в своем родном машинном отделении. Воистину, творческие умы везде одинаковы…
– Весьма любопытно. – Он приподнял бровь, маскируя улыбку во взгляде. – И какой же цели вы стремитесь достичь, профессор?
– Поймать время, посол. – Льдисто-светлые глаза Свена Хёглунда сверкнули восторженно и упрямо. – Поймать время.
Продолжение следует.
P. S. Все, упомянутые в тексте астрономические термины, являются реальными. Все упомянутые строительные материалы также реально существуют или находятся в стадии разработки.
P. P. S. Автор по-прежнему является убежденным сторонником хеппи-эндов)
@темы: ТОС. Фики, Кирк, Спок, Творчество
-
-
02.04.2017 в 13:58-
-
05.04.2017 в 15:15-
-
05.04.2017 в 17:35